90 лет назад, 21 сентября 1934 года, родился Леонард Коэн. Старательный мальчик из ортодоксальной еврейской школы. Увлеченный фотографией старшеклассник. Капитан университетской команды по дебатам. Переписывающий по тысяче раз каждую свою строчку молодой поэт. Увлекающийся амфетаминами молодой прозаик. Нелюдимый житель греческого острова Гидра. Страстный поклонник Энди Уорхола. Не знающий стыда либертин. Казалось бы, человек с таким резюме всегда будет тяготеть к богемной культуре. Но вышло иначе. Пожелавший в свои 33 года писать песни, Коэн мыслил стать исполнителем кантри — пожалуй, наиболее далекого эстетике его резюме музыкального жанра, и, натурально, отправился в Нэшвилл. Затея, как можно было предположить, провалилась, но все же одну из песен канадца — элегантную "Suzanne" — записала известная фолк-певица Джуди Коллинз. После этого Коэна — о котором Коллинз вспоминала, что он не умел ни петь, ни играть на гитаре,— подписали на "Коламбию". К старым характеристикам добавилась новая: сосед Боба Дилана и Пола Саймона по каталогу лейбла.
Сейчас кажется, что Коэн — низкий обольстительный голос, простые мелодии, тексты о любви потерянной, любви неосуществленной, любви телесной, любви истязающей и любви к потустороннему — был всегда. На самом деле, когда в 1967 году альбом "Songs Of Leonard Cohen" только вышел, самого Коэна толком никто и не знал, кроме специалистов по канадской литературе, а сам альбом звучал настолько дико по меркам утонувшего в психоделии 1967-го, что многих поставил в тупик. Коэн, закончивший интересоваться поп-музыкой в момент дикой популярности фолка в начале 60-х, обладал поэтическим талантом серьезней любого фолк-певца. Знаток человеческих чувств, боровшийся с депрессией и познавший десяток-другой романтических отношений, он видел мир как множество несчастных судеб, был склонен к фатализму и не знал лекарства против жестокости — чем противоречил идеям людей лет на десять младше него о всеобщем единении, свободной любви и мире без войны. Глубинная серьезность этих песен была вызовом. История рассудила, кто оказался прав.

Писатель Фрэнсис Скотт Фицджеральд однажды обмолвился, что «богатые непохожи на нас с вами». В его романах легко найти объяснение этому вроде бы очевидному тезису: богатые — народ расслабленный и невозмутимый, потому что им не приходится биться за выживание. Нынешние голливудские сценаристы будто вступили в негласную полемику с классиком, стараясь убедить нас, что богачи на нас похожи: такие же дерганые и вечно суетятся, того и гляди друг друга поубивают. Семьи у них скандальные, отношения лицемерные, и вообще за деньги счастья не купишь, от них одни проблемы! Об этом в сериальном формате нам убедительно рассказывали «Наследники», «Большая маленькая ложь», «Отыграть назад» и в особенности «Белый лотос». На последнюю больше всего похожа «Идеальная пара» — новый детективный сериал, в котором Николь Кидман снова изображает богатую, ухоженную леди, а авторы снова сосредоточены на теме социального неравенства.

23 сентября 1913 года начался процесс по делу Бейлиса, обвинявшегося в ритуальном убийстве 13-летнего Андрея Ющинского в Киеве. В процессе судопроизводства применялись тенденциозные экспертизы, манипулирование составом суда присяжных — и тем не менее Бейлис был оправдан (6 присяжных высказались за его вину и шесть — против).

Дело Бейлиса интересно сегодня с точки зрения позитивных действий общественности против мракобесия, в том числе государственного мракобесия, но аргументы защитников Бейлиса выглядят настолько очевидными, что тут нечего обсуждать. В этом смысле интереснее не защитники, а сами погромщики. Дело Бейлиса было нужно для нравственного обоснования погромов. Здесь нужно было произнести словами то, что обычно не надо произносить, выстроить какую-то логику. Произнести и выстроить из сильной позиции — на стороне погромщиков были и прокурор, и следствие, и судья, против — только адвокаты, убедить надо было присяжных, из которых половина — неграмотные крестьяне с довольно темными взглядами и большим уважением к начальству. Тут выяснились интересные вещи. Во-первых, оказалось, что ненависть — в данном случае к евреям — не нуждается в словах и аргументах, она существует на доречевом уровне и непереводима в логический или юридический дискурс. В то же время неспособность вывести свой страх и ненависть по отношению к чужим в поле логики, разумных аргументов и требований права, вовсе не мешает людям понимать друг друга, объединяться, слаженно действовать, добиваться целей. Более того — государственное действие как раз страшно эффективно именно на этой, дологической, доречевой, звериной основе. Это было колоссальным потрясением. В XIX веке вообще и в России в особенности государство мыслилось как инструмент прогресса. И тут вдруг оказалось, что это совсем не так. Чиновники разных уровней и ведомств мгновенно объединяются, согласно фальсифицируют улики и доказательства, лишь бы доказать, что евреи пьют кровь христианских младенцев,— и тогда уж начать погромы с полным основанием.
Подробнее — в тексте Григория Ревзина.

За два года до шестидесятилетнего юбилея в прокат выходит «Джанго» Серджо Корбуччи, один из величайших спагетти-вестернов всех времен.

Статистика фильма по-настоящему впечатляет. За полтора часа зрители имеют возможность лицезреть 147 смертей — и это не считая прочих, нелетальных актов насилия, вроде сцены с отрезанным ухом. То есть на экране происходит 1,6 убийства в минуту, показатель, который не удалось переплюнуть даже Сэму Пекинпа в вышедшей три года спустя «Дикой банде», «ограничившейся» всего одним трупом в минуту (для сравнения: в «Робокопе-2» этот показатель равен 1,5, в «Коммандо» — 1,2, в «Кобре» — 0,6). Монструозный пулемет Джанго стал объектом культовым, и сегодня очевидно, что без него в арсенале мирового кинематографа не появились бы не только скорострельно-бронебойные трансформеры из «Чужих» и «Хищника», но и, скажем, пулемет Павла Артемьевича Верещагина (изначально в «Белом солнце пустыни» имелся в виду «Льюис», но в некоторых сценах его успешно подменил замаскированный «Дегтярев»).

28 сентября исполнится 100 лет со дня рождения Марчелло Мастроянни. В канун юбилея в российский прокат выйдет фильм из недавней конкурсной программы каннского фестиваля — «Мой Марчелло», где дочь актера, Кьяра Мастроянни, играет саму себя, страдающую от раздвоения личности и не без успеха переодевающуюся в своего отца, а Катрин Денёв играет ее мать, актрису Катрин Денёв.

Новый — печатный — номер
про запой

— За запой!: Александр Рогожкин и его поиск ответа на вопрос, как выживать, никого не убивая / Ксения Рождественская

— Трезвость особая: «Москва — Петушки» как путь праведника / Юрий Сапрыкин

— Трудно пить богу: как Алексей Герман снял фильм-запой / Игорь Гулин

— Антиалкогольная компания: 10 фильмов про пьянство / Павел Пугачев

— Веселье без шумства: как европейское искусство перестало бояться и полюбило вакханалии / Сергей Ходнев

— Со всей русской безысходностью: как лучшая картина Василия Перова отразила особенности национального запоя / Анна Толстова

— Динамика против статики, запой против самоизоляции: как Лесков обнаружил в «Левше» то, что кому-то нормально, а русскому смерть / Иван Давыдов

— Пьет — значит жив: как запой оказался единственной живой темой «Живого трупа» / Ольга Федянина

— Лас-Вегас—Петушки: как снять фильм, в котором «пить» рифмуется с «играть» / Василий Степанов

— Каждому по наклонностям: режиссеры и их фирменные напитки / Алексей Васильев

Если и есть режиссер, сумевший воздать должное загадочной русской душе, это, безусловно, Александр Рогожкин. Он эту душу бурил вдоль и поперек, он отворял ей кровь и заливал ее спиртом, он аккуратненько выводил ее из запоев и поддерживал в завязке, он на нее охотился, с ней рыбачил, кричал с ней «ура!» и пил за нее из горла в электричке. Он научил ее емким и содержательным тостам, кратким как выстрел. Потому что запой не считается запоем, если пить с друзьями, на природе и особенно если начать с тоста. 3 октября ему исполнилось бы 75 лет.

Ксения Рождественская рассказывает про Александра Рогожкина и его поиск ответа на вопрос, как выживать, никого не убивая.